Места силы неофициального искусства Ленинграда. Часть 4. Сквоты на Лиговке и группа «Алипий»
Анна Матвеева продолжает исследование точек бытования неофициального искусства Ленинграда-Петербурга. В новой части — группа «Алипий», ее два сквота на Лиговском проспекте и выставки на балтийском побережье.
Участники первой официальной выставки неофициальных художников в Ленинградском Дворце молодежи. 1980. Слева направо: Леонид Федоров, Александр Александров, неизвестная, Алена, Тимур Новиков, Вик. Фото: Сергей Сергеев
Лиговский проспект в Петербурге имеет неоднозначную репутацию. Идущий от Московского вокзала в самом центре города до площади Московские Ворота он, с одной стороны, относится к престижной (в силу расположения) части города, с другой — издавна имел дурную славу как прибежище всяческой околокриминальной шантрапы. Слово «гопник», например, пошло именно с Лиговки, где рядом с вокзалом в послереволюционные годы располагалось, по городской легенде, Государственное общежитие пролетариата (сокращенно ГОП), в котором проживали понятно кто. По сей день Лиговка остается именем нарицательным, и если начало проспекта (ближе к Невскому) уже облагорожено дорогой застройкой, торговыми центрами и отелями, то конец его по-прежнему остается странной слепой зоной с тараканьими коммуналками, опасными проходными дворами, дешевыми рюмочными и заброшенными домами, в которых, тем не менее, может происходить тайная жизнь.
В середине 1970-х такая жизнь поселилась примерно в середине проспекта: несколько молодых альтернативных художников устроили там очередное «место силы». Начиналось все в 1977 году в коммунальной квартире на Лиговском проспекте, 97: там в комнате площадью немногим больше 15 м2 жила художественная пара: Вик (Вячеслав Забелин) и Алена (Валентина Сергеева).
Неофициальное искусство проживало эпоху подпольных квартирных выставок. Привередничать не приходилось: единомышленники собирались и в коммуналках, и в квартирах в спальных районах. Но Лиговка — это центр города, и благодаря своему местоположению еще одна «нехорошая» квартира стала центром художественной жизни не столько в смысле собственно художественной работы и выставок, сколько в смысле места встреч, где обменивались новостями. К тому моменту вокруг Вика и Алены сложился крепкий костяк единомышленников — молодых живописцев. В середине 1970-х мало кто из советской интеллигенции оставался в стороне от религиозных исканий, и в художественной тусовке конкурировали между собой гонимое православие и экзотический буддизм. Художники Лиговки склонялись к христианству. Так в 1975 году возникла группа «Алипий» в составе Вика, Алены, Сергея Сергеева, Владимира Скродениса и Виктора Трофимова.
Название группе было выбрано по имени архимандрита Алипия, наместника Псково-Печерского монастыря, в миру Ивана Воронова. Алипий был знаковой фигурой для тогдашних «ищущих». Сам получивший художественное образование, коллекционер, владелец великолепного собрания русской живописи, включавшего в себя холсты Шишкина и Айвазовского, Крамского и Бакста, меценат, тонкий ценитель искусства — и в то же время фронтовик, отмеченный горой боевых орденов, — и в то же время священник, почти с нуля восстановивший разрушенный монастырь и до конца жизни пекшийся о нем, — Алипий для искателей духовности был путеводной звездой. Он был настолько значим, что тогдашняя министр культуры Екатерина Фурцева — с подачи Никиты Хрущева — делала все, чтобы закрыть монастырь, и, как говорят, речь шла даже о силовых мерах, но архимандрит Алипий прямо сказал: «Самолеты пустить вы постесняетесь, танки в святую обитель не войдут, а оружие держать в руках и мы умеем не худо». Алипий не шутил: и сам он, и все монахи монастыря были фронтовиками. И власть предпочла не разжигать конфликт.
Художники поехали к нему в Псково-Печерский монастырь за благословением на творчество. Кстати, незадолго до них с той же целью в монастыре прожил полгода Михаил Шемякин, приняв послушничество и отрабатывая его в роли писаря. Благословение от святого отца и одновременно мецената было получено, и группа назвала себя в его честь — «Алипий».
Итак, сначала, в 1977 году, появилась Лиговка, 97 — комната Вика и Алены в коммунальной квартире, где единомышленники просто пересекались, а вскоре образовалось и собственное помещение по адресу Лиговский проспект, 127. «Туда привел нас график Юрий Люкшин, — вспоминает в разговоре член “Алипия” Сергей Сергеев. — Это было помещение на втором этаже нежилого флигеля, мы — Вик, Алена и я — заселились туда, технику-смотрителю платили 25 рублей по знакомству. На первом этаже была сначала пышечная, потом разливуха с пивом. Отдельный вход, три больших комнаты, свой чердак — красота! Собраний по сто человек там не было, но человек 10–15 было постоянно, были вечеринки, маскарады, все новости и вся “новая волна”, костяк будущего ТЭИИ (Товарищества экспериментального изобразительного искусства. — Артгид) — Слава Афоничев, Елена Фигурина, Тимур Новиков, — бывали у нас часто».
1970-е в Лениграде — эпоха квартирных выставок. К концу десятилетия было несколько квартир, где выставки происходили либо периодически, либо спорадически: после одной-двух акций хозяева квартиры начинали бояться обещанных властями проблем. На севере города выставки устраивал будущий президент знаменитой впоследствии Пушкинской, 10 Сергей Ковальский с группой «Инаки», на проспекте Большевиков — как раз Сергей Сергеев из группы «Алипий». На четырехдневной квартирной выставке на Бронницкой улице 24 художника сформулировали манифест и устав ТЭИИ — будущего костяка ленинградского нонконформизма. На юге города, в Автово, на квартирную выставку стояла очередь с улицы. В искусствоведении петербургского нонконформизма принято вести отсчет от эпохальных выставок в ДК им. Газа (1974) и в ДК «Невский» (1975), впервые позволившим «альтернативным» художникам официально показать себя публике — но они возникли не на пустом месте. «Эти выставки просто так не давались, — считает Сергеев. — Все отпихивалось, но как только начинался скандал против власти, были послабления. Конечно, очень важны были связи с Западом: Сева Новгородцев, информация на “Би-би-си”, “Голосе Америки” и прочих “голосах”, списки протестов — все это влияло. Вся “новая волна” была пропущена сначала через квартирные выставки».
Первая официальная выставка «Алипия» прошла в 1978 году в ДК Железнодорожников неподалеку от той же Лиговки. Ее закрыли в день открытия, поскольку на открытие приехал американский консул, что жутко напугало директора ДК. Еще сутки КГБ разбирался с этой проблемой, но потом постановил выставку снова открыть.
«А вы были официальными членами Союза художников?» — спрашиваю я. «Да бог с вами! Если бы мы были членами Союза, как бы мы могли участвовать в квартирных выставках? Если бы хоть один “союзовский” художник был с нами, через час его не было бы в Союзе, они даже ходить на наши выставки в качестве зрителей не имели права! За 10 лет на выставках во Дворце молодежи, где официально выставлялись художники ТЭИИ, не было ни одного официального, “союзовского” искусствоведа — они боялись туда приходить. Это закончилось только к концу 1980-х, когда в ЦВЗ “Манеж” была устроена общая выставка Союза художников и нашего “левого крыла”».
КГБ пасло художников плотно. В 1977 году Сергей Сергеев устроил в своей квартире на проспекте Большевиков квартирную выставку — свою и друзей. По его воспоминаниям, «выставка сопровождалась всеми положенными угрозами и мне, и моей маме, которая работала достаточно большим начальником по железнодорожным перевозкам, ей грозили неприятности на работе. Естественно, квартиру несколько раз посещали сотрудники КГБ. Одного из них я вычислил и, когда он уходил, придержал в дверях и спросил: “Послушайте, вот у меня натюрморты и прочие работы, никак не связанные с политикой, в чем проблема?” Он ответил: “Да одно то, что вы нашим советским воздухом дышите, уже плохо!”»
Художники постоянно сталкивались с возможностью сесть хотя бы за нежелание быть официально трудоустроенными. Выходы из ситуации находили самые неожиданные. Сергей Сергеев: «Мы с Валерой Алаховым из группы “Новые композиторы” пошли устраиваться на работу. Валера нашел дыру, куда хотел устроить всех друзей, — должность с волшебным названием “учетчик снега”. Считать снежинки! За Черной Речкой стояла будка, туда подъезжали самосвалы, груженые снегом со снегоуборщиков, и сбрасывали снег в Невку. Учетчик должен был фиксировать их приезды в журнале. Условия роскошные: работа сутки через трое, можно подменять друг друга, можно уехать вообще на пару недель. Но Валеру взяли, а меня — нет, видимо, за неблагонадежность. Уже после официальной выставки была очень сильная слежка. У меня под окнами постоянно стояла черная “Волга”, телефон прослушивался. Вадиму Нечаеву и Марине Недробовой за день до отъезда навсегда в Австрию подожгли квартиру: мы уже отгуляли на их отвальной и разъехались, а ночью, когда семья спала, их собака учуяла дым. Утром мне звонят в дверь: “Я Вадим, мне нужно с вами встретиться”. За дверью стоял никакой не Вадим, а КГБшник Павел Коршунов, возглавлявший отдел по борьбе с идеологическими диверсиями и курировавший неофициальных художников. Сейчас он сменил фамилию на Кошелев, уже в новое время был заместителем председателя Комитета по культуре, потом возглавлял администрацию Петроградского района Петербурга. А тогда основные угрозы касались нашего трудоустройства: ведь большинство из нас либо не работало, либо работало на каких-то побочных работах, например, сторожами. Несколько человек из нашей компании были посажены за тунеядство, несколько схвачено и вышвырнуто из страны с одним портфелем в руках, без возможности заехать домой, как, например, фотограф Валентин Тиль Мария Самарин».
Во флигеле на Лиговке работали и жили три художника, но с утра и до вечера там был проходной двор. Вечеринки, попойки, маскарады. «Я выдержал полгода такой жизни, — вспоминает Сергеев. — Постоянный поток народа было трудно выдерживать. Заходили узнать, где что происходит: что было вчера, что будет сегодня, кто что организует, где что можно продать. Приезжает из Горького коллекционер, юрист, интересующийся нашим искусством, — весь город на ушах, все его ловят». — «Но как вы обменивались информацией? Современному человеку трудно представить такую тусовку, которая координировалась бы без всяких средств связи». — «Бо́льшая часть людей не ходила на службу и была свободна. Часов в шесть в Питере уже темно. Человек проходит мимо, видит в окне свет и заходит. Никаких телефонов в мастерских не было, никаких звонков: наш условный знак — четыре хлопка в ладоши под окном». — «А собственно выставки-то вы проводили в мастерской?» — «В самой мастерской если бы мы хоть раз сделали что-то, мы через час были бы на улице. Это было бы даже опаснее, чем делать квартирную выставку: в своей квартире ты еще можешь распоряжаться, но в нежилом помещении, которое тебе не принадлежит, сделать выставку — это квалифицировалось бы по закону как самовольный захват государственной собственности, до пяти лет лишения свободы».
Поэтому художники изобрели формат выставок на свежем воздухе. Проводились они летом, в окрестностях Ленинграда — на живописном берегу Финского залива, в окрестностях поселков Комарово, Песочное и прочих немудрящих балтийских курортов. Выставки были не то что однодневные, но почти одночасные. «Идея была приехать, расставить работы, быстро это сфотографировать, пока тебя не повязали, и свалить. Чтобы обмануть стукачей, у нас был тайный прием: всем говорили время открытия выставки, но на самом деле все происходило на два часа раньше. Пока они спохватывались, прочесывали побережье и так далее, у нас уже все успевало состояться — картины выставлены, фотографии сделаны, и мы расходились раньше, чем приходил КГБ».
Выставки на побережье проходили несколько сезонов, по 3–4 выставки за лето. К закату брежневской эпохи ситуация стала меняться. КГБ ослабило хватку. На смену квартирным выставкам пришли веселые сквоты. «Все жили под одним колпаком — не только мы, но и музыканты, и кинематограф. Мои портреты признавали “фашистскими” за то, что персонажи на них были со стрижкой ежиком и в темных очках. “Союзовские” художники возмущались: “О! Идолов повесили!” — наши картины для них были идолами современными. Индивидуальность и воля были недопустимы, вообще недопустимо все, что не портреты доярки и колхозника. Если за панковскую прическу людей хватали на улицах, чего вы хотите, дорогие мои? Вся дрянь была примерно до 1983 года. Дальше стало значительно свободнее, хотя уже после прихода к власти Горбачева мои работы снимали с выставок, но КГБ уже не понимало, куда дальше будет дуть ветер, они были растеряны и потому позволяли нам больше свободы. Вообще, от первой половины 1970-х у меня осталось такое ощущение, словно горела тусклая лампочка в темноте. А самый конец 1970-х, начало 1980-х — наоборот, взрыв, фонтан и постоянный праздник».
И сквот-мастерская на Лиговском проспекте тоже пришел к своему логическому концу в 1983 году: «Кто-то из “союзовских” начал оформлять это помещение под мастерскую официально. А нам это тоже уже надоело, мы друг друга уже видеть не могли. И все радостно оттуда уехали, потому что уже начинались разборки и с женами, и с личной жилплощадью, и каждый уже сформировался как художник, дружба значила уже не так много, поэтому все спокойно разъехались и пошли своим путем».
Сейчас Сергей Сергеев работает как художник и успешно выставляется и продается, Вик стал крайне религиозным, Алена ушла из искусства и из поля зрения.
